Андрей Соболь. Человек за бортом. Серия "Проза серебряного века". "Книжная палата" М., 2001
Из прозаиков двадцатых годов мы лучше всего знаем Булгакова (боюсь, самого простого) и Платонова (боюсь, самого сложного). Но между ними располагался огромый спектр, великое множество авторов, из которых я больше всего люблю Соболя. Эcep, был в ссылке, бежал, жил за границей, вернулся, комиссарил, разочаровался. Возможно, он не самый яркий стилист своей генерации (хотя временами его проза достигает истинно поэтической точности и плотности). Просто он написал обо всем происходящем с точки зрения "человека за бортом", а это редкость для двадцатых годов - по крайней мере, в России. Очень нежная проза. Очень мало иллюзий.
Джоан К. Ролинг. Гарри Поттер и Узник Азкабана. "Росмэн", М., 2001.
Третья часть трилогии (четвертая, "Гарри Поттер и огненный кубок", уже издана в Англии и США - там Гарри уже 14: лет; делиться впечатлениями погожу). Не страдаю манией величия, но чувство такое, что Ролинг читает эту рубрику. Во всяком случае, после нашего положительного, но сдержанного отзыва на вторую часть цикла о Гарри Поттере она напряглась и написала очень приличный роман. В нем есть главное - неоднозначность решений, а это в сказке большая редкость. Добро и зло в мире Ролинг все чаще прикидываются друг другом. Маги все чаще пасуют перед маглами. Гарри Поттер растет, и мир вокруг него уже далеко не так четко делится на своих и чужих, как раньше.
Александра Маринина. Комедии. "Эксмо", М., 2001.
А что вы думаете, она человек с юмором. И если вторая пьеса - "Ну, ребята, вы попали!" - являет собою чистую эксцентриаду, то первая - "Кукла с оторванными ногами" - заставляет предположить, что Маринина много и серьезно размышляет о писательском ремесле. И понимает весь его трагизм, как и весь его комизм. Не знаю, как эти две одноактные пьески пойдут на сцене, но читаются они прилично, несмотря на некоторую бледность языка персонажей.
Трумен Капоте. Избранное в двух томах. Серия "Камертон". БСГ-пресс, М., 2001.
Когда-то Трумен Капоте был моим любимым писателем. Перечитав сейчас его самое полное русское собрание, я кое в чем разочаровался, но, несмотря на неадекватность части переводов, многим по- прежнему восхитился. Автор - более тонкий и глубокий художник, чем Сэлинджер. Разумеется, он не Фолкнер и даже не Стайрон, но от их могучей прозы никогда не станет так больно и горячо. Одинокие чудаки и пыльные городишки Юга, гениальные алкоголики и извращенцы золотой поры Голливуда, мечтательные убийцы и очаровательные шарлатаны; детские навязчивые страхи, сентиментальность и бешеное самомнение - все это Капоте; если он и раздражает, то так, как может раздражать только родственник.
Андрей Ильин. Миссия выполнима. "Эксмо", М., 2001.
Не знаю, коллективный ли это псевдоним или реальное лицо, но единство стиля ильинских книг наводит на мысль об одном, хотя и плодовитом авторе. Пострел поспел вовремя: под бесконечные разговоры о реванше со стороны генералов и военных промышленников Ильин написал детектив о генеральском заговоре. Тут и актуальные имперские мотивы, и узнаваемые политические шаржи, и геополитическая антиутопия на китайские темы (писк литературной моды, от П. Крусанова до Хольма ван Зайчика в исполнении В. Рыбакова). А если еще честнее и короче - смешная пародия на Ладлэма и Клэнси на материале родных осин.
Аполлон Давидсон. Николай Гумилев: поэт, путешественник, воин. Серия "Герои без тайн". "Русич", Смолненск, 2001.
Лучшая, на мой взгляд, из существующих биографий поэта: автор почувствовал Гумилева, полюбил его бессмертное мальчишество и веселую рыцарственность, столь редкую в нашей грустной литературе. Быть может, кому-то в этой книге будет не хватать анализа гумилевской поэтики - но о ней-то написано достаточно, а вот о личности, странной, привлекательной, отталкивающей, трогательной, писали все больше пошляки или снобы (что в общем одно и то же). Гумилев - автор благодарный. Тот, кто с любовью проследит его путь, будет вознагражден сторицей. Сегодня поэт должен быть героем. Гумилев в такие эпохи незаменим.
Лев Гумилевский. Игра в любовь. М., "Geleos", 2001.
Роман Гумилевского, написанный в 1927 году, в достаточной степени графоманский - как и девяносто процентов тогдашней прозы. Но только в графоманской литературе и сохраняется по-настоящему неповторимый, как бы сказать, аромат эпохи. Книга эта - наряду с романовской повестью "Без черемухи" и нашумевшей малашкинской "Луной с левой стороны" ("Комсомолка" отдавала целые полосы их обсуждениям!) - посвящена так называемому новому быту. Простым и неформальным отношениям полов в условиях надвигающегося коммунизма. Что делает свобода с дураками и хамами - это, я вам скажу, ужас! Давно я так не хохотал. Но самое ужасное, что Гумилевский, сочиняя эту книгу, был почти серьезен. А уж как серьезны были все эти козлы и козы, полагавшие, что победивший пролетариат имеет право направо и налево...
Галина Кузнецова. Грасский дневник. М., "Олимп", - "АСТ", 2001.
"Грасский дневник" у нас уже выходил, только поскромнее. Теперь, после "Дневника его жены", книга наверняка станет бестселлером, даром что в ней нет ну решительно ничего альковного. Галина Кузнецова была, конечно, красивая женщина, но писала холодно и пресно, большинство ее рассказов читать нельзя (да Бунин, думаю, и не читал). Еще одна драма вокруг свободной любви, только драма не в пример более серьезная, кровавая: Бунин полюбил молодую писательницу и поселил ее у себя дома. При живой жене. Menage a trois как оно есть. Жалко Кузнецову, жалко Бунина, жалко Веру Николаевну. Впоследствии Кузнецова увлеклась женщиной, и этого Бунин до конца дней понять не мог. Не думаю, что эта книга оправдывает и искупает ситуацию, - но ситуация не нуждется ни в искуплениях, ни в оправданиях. Скорее эта история учит только тому, что жизнь сама по себе, а литература сама по себе. Иначе Кузнецова писала бы лучше.
Норман Мейлер. Евангелие от Сына Божия. М.: "Махаон", 2001.
Когда-то Норман Мейлер был сильным американским прозаиком. "Нагие и мертвые" - действительно едва ли не лучший американский роман о второй мировой. Но "Евангелие от Сына Божия" - книга разочаровывающая, робкая и начисто лишенная благородной еретической дерзости. Мейлер не интерпретирует христианский миф - он лишь пытается очистить его от поздних наслоений, от церковной политики и поправок, от ошибок и злонамеренных искажений. Тем не менее его Христос, говорящий хорошим языком XX века, и его апостолы, больше похожие на учеников воскресной школы, очень далеки, думается мне, от своих великих прототипов. Не хочу упрекать Мейлера в том, что он не Матфей и не Иоанн. Однако зачем тогда было и браться?
Юрий Козлов. Проситель. М.: "Центрполиграф", 2001.
Роман одного из талантливейших российских "почвенников". Между прочим, в этом стане ведь не только Проханов, но и Коняев, и Сегень, и Мих. Попов - беда в том, что все эти небездарные люди отравлены дурновкусием и тенденцией, так что пишут сплошные лубки, "облитые горечью и злостью". Козлов - из самых просвещенных, и ранние его повести (особенно "Воздушный замок") были вовсе не дурны. "Проситель" чуть получше предыдущего "Колодца пророков", но опять, опять - бешеные стилистические излишества, ложные красивости, геополитика, эзотерика, перемешанная с православием, совершенно плакатные шаржи на банкиров и депутатов, натужная русская эротика (ужас, какие у нас озабоченные "почвенники"). . . В центре, естественно, русский писатель с говорящей фамилией Берендеев. Искушения деньгами, славой, тусовкой и исламом. Жалко талантливого человека, который не выдержал главного искушения - пошлостью. Все прочее - патриотизм, штампы и стремление искать всеобъяснлющие теории - уже вторично.
Анатолий Найман. Сэр. М.: "Эксмо-пресс", 2001.
Литературный секретарь Анны Ахматовой и друг-соперник Иосифа Бродского был знаком с еще одним выдающимся человеком - сэром Исайей Берлином, - и взялся теперь за него. На две трети книга состоит из бесед Наймана с одним из главных героев ахматовского литературного мифа (Ахматова считала, что именно ее встреча с Берлином в 1946 году спровоцировала и ее травлю, и холодную войну). На первых страницах романа Найман спрашивает сам себя: что же такого выдающегося было в сэре, как называла его Анна Андреевна? Берлин-мыслитель известен в России благодаря "Четырем эссе о свободе", но его добросовестный атеистический либерализм довольно скучен. Интересны его воспоминания, воспоминания безоговорочно порядочного человека. Удивительное дело, как Ахматова (в большей даже степени, чем Цветаева, исходившая все-таки из реальности) умела додумывать себе возлюбленных и творить миф из кого угодно вплоть до посредственности вроде Анрепа или. . . ничего, ничего, молчание. Это не от человеколюбия - просто ей так было интереснее. По-моему, книга получилась об этом; если Найман имел в виду что-то другое - пардон.
Уильям Голдинг. Двойной язык. М., "ACT", 2001.
Эту книгу надо читать не только потому, что перед нами последний роман Голдинга, законченный - и то вчерне - за несколько дней до смерти. И не только потому, что Голдинг - один из величайших прозаиков XX века, больше и мучительнее всех в этом веке размышлявший о человеческом несовершенстве: о том, какие мы все звери, господа ("Повелитель мух"), или о том, как гнусно цепляться за жизнь ("Хапуга Мартин"), или о том, что любой прогресс есть прежде всего прогресс пошлости и глупости ("Чрезвычайный посол"). "Двойной язык" - роман о пифии, о поздней Греции, покоренной и управляемой Римом. Это классическая голдинговская притча на классическую голдинговскую тему: следует ли продолжать делать заведомо обреченное дело, в которое не веришь и сам, особенно если от этого дела всем один вред? Однозначного ответа нет, в этом отличие Голдинга от всех его современников. Думаю, что и теперь он этого не знает.
Леонид Зорин. Аукцион. М.: "Слово", 2001.
Автору "Покровских ворот", "Варшавской мелодии" и "Царской охоты" за семьдесят. Между тем он продолжает выпускать книгу за книгой (преимущественно прозу) - одна сенсационнее другой. В новой всего одна пьеса ("Брат, сестра и чужестранец"), зато какая! Классический зоринский интеллектуальный диалог: в 1875 году Ницше, его сестра и Тургенев случайно оказались в одном городе и запросто могли встретиться. О чем они говорили бы? Провокативный, напряженный, страстный текст. Две горькие повести о Костике Ромине - герое "Покровских ворот": жизнь его за пределами той комедии сложилась весьма странно. . . Но лучшее в сборнике - короткие романы "Трезвенник" и "Кнут". "Трезвенник" - о принципиальном одиночке, который с равной брезгливостью наблюдает закат империи и расцвет инакомыслия. Самое неприятное чтение в книге - "Кнут", хладнокровное издевательство не столько над тусовкой, сколько над русской мыслью последнего десятилетия. По Зорину, ни у почвенников, ни у либералов нет за душой ничего - одни выхолощенные слова да дутые репутации.
Александр Янов. Россия: у истоков трагедии. 1462 - 1584. М.: "Прогресс-традиция", 2001.
Несостоявшаяся докторская диссертация виднейшего русского (ныне американского) историка и политолога, вынужденного уехать из России именно после того, как эта книга ушла в самиздат. Единственный, пожалуй, научный текст (не считая солженицынских "Двухсот лет вместе"), о котором сегодня спорят больше, чем о беллетристике. По Янову, Россия изначально была страной европейской и сегодня со скрипом возвращается в русло мировой цивилизации (цивилизация, по Янову же, существует одна: исламскому миру он отказывает в этом). Человек движется к свободе. Иоанн Грозный не спас, а погубил русскую государственность. Веря в свою исключительность, Россия неизменно забредает в болото. Это не просто западничество - это радикальнейшее отрицание любой деспотии и яростная полемика со Львом Гумилевым, от чьих мистических построений не остается камня на камне. Книга на любителя. На презентации в "Московских новостях" лучшие русские историки только чудом не передрались.
Виктор Голявкин. Знакомое лицо. СПб.: "Азбука", 2000.
Последняя прижизненная книга Виктора Голявкина, умершего в августе этого года. Голявкина обожали и дети, и взрослые, но его короткую, хулиганскую, абсурдистскую и при этом очень добрую прозу печатали мало, неохотно. При советской власти - ясно почему, после советской власти - тоже, пожалуй, ясно. . . По сравнению с прекрасным сборником "Большие скорости", наиболее полным до сих пор собранием голявкинской прозы, много нового. Он и в последние годы писал сильно, хотя редко. Как бездарны нынешние потуги на юмор рядом с голявкинской органикой, щедростью, с его милосердием и точностью. Сколько он всего знал о себе и людях, сколько умел, как любил читателя, доставляя ему истинное наслаждение коротким и веселым текстом! Смерть его прошла почти незамеченной. И в этом есть странная справедливость: незримо присутствуя в литературе все последние сорок лет, он в ней и остался. Не слишком прославился при жизни, не изменился после смерти. Никуда не делся. Знакомое, милое, родное лицо.
Лео Перуц. Мастер Страшного суда. "Кристалл", 2001.
Наиболее полное на сегодняшний день русское собрание романов австрийского (впоследствии тель-авивского) прозаика, очень популярного у нас в двадцатые годы и вновь привлекшего внимание лишь во второй половине девяностых. Флеминг и Борхес считали Перуца (1882 - 1957) гением; при всей нелюбви к обоим приходится согласиться. Но гениальность Перуца не в том, как он строил сюжет (лучше его это, кажется, в последние сто лет не удавалось никому), и даже не в том, как изящно вписывал он в современные или исторические реалии свои изобретательные фантастические выдумки. Писателем экстра-класса делает его изначальный - быть может, генетический - трагизм мироощущения, догадка о чудовищной участи человека в мире, воспринимаемом как одна гигантская ловушка - или столь же глобальная насмешка. О таком взгляде на вещи догадываешься, когда после трех-четырех коротких и читаемых на одном дыхании перуцевских романов ловишь себя на очень сильной, хотя и довольно плодотворной тоске.
Геннадий Трошев. Моя война. "Вагриус", 2001.
При первом чтении напоминает "Момент истины" Богомолова: те же записки профессионального военного, точного в деталях, дотошного, лаконичного. Множество, однако, субъективных оценок, с которыми можно спорить, - но ведь не ради безупречной картины происшедшего читаешь мемуары федерального генерала, который по определению не может быть объективен на войне. Книга утешает сознанием того, что в российской армии есть профессионалы, любящие свое дело и не любящие штабных игр. Любопытно отсутствие патологической ненависти к чеченцам и даже своего рода уважение к особо отважным романтикам из числа масхадовцев (ваххабиты вызывают только омерзение). Образ честного вояки - и востребованный временем, и вполне убедительный. Интереснейшие подробности дагестанской кампании 1999 года. В общем, чтение хоть и не для всех, но выход этой книги - событие, безусловно, знаковое.
Марина Цветаева. Записные книжки. Неизданное. Том воторой. М.: "Эллис Лак", 2001.
Издавать записные книжки и знаменитые сводные тетради Марины Цветаевой "Эллис Лак" начал еще в прошлом году. Тогда вышли цветаевские дневники за 1915-1918 годы. Сегодня - записи самого моего любимого периода: 1919-1923 плюс несколько французских книжек вплоть до возвращения из эмиграции. Смерть дочери Ирины, влюбленности в Ланна, Завадского, Сонечку, лучшее время русской революции, голод, романтизм, театр, полубезумная гениальная молодежь, письма небывалого ребенка Али из приюта, встреча с мужем после четырехлетней разлуки, драматургия, начало "Крысолова", Родзевич. Все - тут. Книги более творческой и, если угодно, более стимулирующей не припомню. Именно в этих дневниках - воспоминание о совете Вячеслава Иванова: "Вы должны написать роман".
Валерий Роньшин. Сэр Джеффри - знаменитый путешественник. М.: "Дрофа", 2001.
Когда-то "Собеседник" чуть ли не первым напечатал "взрослого" Роньшина - его гомерически смешные чернушные сказки, предназначенные вообще-то нам с вами, но полюбившиеся больше всего детям. Роньшин очень быстро смекнул, что напал на золотую жилу, и, как обэриуты в свое время, перешел на детскую литературу: детективы, ужастики и путешествия.
Сэр Джеффри - англичанин, безукоризненный джентльмен, ни дня без пудинга, трубка, само собой, и клетчатые панталоны. Путешествует во времени и пространстве. Узнает и сообщает детям тьму любопытных сведений. Постоянно попадает в идиотские положения. Все это - чистая пародия на детские книжки с кругосветными путешествиями, более жесткая, чем "Капитан Врунгель", и более динамичная, чем "Мюнхгаузен". Превосходный питерский абсурд, который так любят наши жестокие и любознательные дети.
Геннадий Нечаев. Судьба императорской яхты "Штандарт". М.: "Менгир", 2000.
Как хотите, а из всех книг о царской семье эта произвела на меня наибольшее впечатление. Потому что к императорскому дому всяко можно относиться, но вот яхту. . . яхту ужасно жалко. Особенно если учесть, какова была ее послереволюционная судьба. До самого 1961 года "Штандарт", пусть и под другим именем, оставался на плаву и служил отечеству, а вот как и где - рассказывать не буду. Историк и переводчик Нечаев раскопал все. Книжка вполне беспристрастная, без апологии царской семьи, но с документальными свидетельствами моряков. Моряки царскую семью обожали. Бережно хранили царские подарки. Ловили каждое императорское слово. Чистили и скребли яхту, как ни одну другую. А потом. . . а, да что говорить! Прочтите! Лучшие воспоминания о Николае Втором и его семье.
Руслан Козлов. Остров Буян. М.: "Деловой экеспресс", 2001.
Если бы я прочел эту ни на что не похожую книгу, ничего не зная об авторе, - тут же бросился бы его искать. Но, по счастью, я Козлова знаю: он работал у нас в "Собеседнике" ответственным секретарем. Однако, даже видя его ежедневно, я не мог предположить, что он способен сочинить полуфантастический роман-сказку, в котором так странно будет переплавлен весь русский опыт последнего века. Это и одна из лучших книг о любви, которые я читал за последнее время, и удивительная догадка о том, что такое тот свет, и просто очень горькое и честное повествование о том, что со всеми нами стало. Мрачная, нежная, безотрывно читающаяся книга.
Откуда он все это взял? Вероятно, где-то в себе раскопал. Но мы-то куда смотрели?
Евгений Гришковец. Город. М.: "Проект-Н", 2001.
Тридцатичетырехлетний кемеровский автор-исполнитель Евгений Гришковец (он сам играет собственные пьесы, большинство из которых - монологи лирического героя) удостоился широкого и, главное, заслуженного признания: две "Золотые маски" (приз за новаторство да приз критиков) плюс "Антибукер". Новаторства особого нет: выходит мешковатый интеллигент и со множеством "вот" и "значит" начинает делиться наблюдениями над своей жизнью. Наблюдения очень точные, каждый легко примерит их на себя. Но мне нравится его странная и смешная сказка "Зима" - в ней есть новая театральная форма, есть настоящая поэзия и замечательная способность уложить в полтора часа наиболее типичные коллизии, возникающие между мальчиками и девочками. Особенно хорошо, когда герои превращаются в зайцев и "неторопливо упрыгивают" в финале.
Ярослав Голованов. Записки вашего современника. В трех томах. М.: "Доброе слово", 2001.
Примерно треть этого трехтомника распечатана "Комсомольской правдой" на протяжении последних лет и была там одной из самых читаемых рубрик. Можете себе представить, сколько замечательных вещей осталось за пределами газетной публикации. Записные книжки - чтение, любимое многими: и потому, что там фиксируется самое интересное, без скучных подробностей, и потому, что автор обречен на абсолютную честность перед собой. Пишется-то не для публикации, и Голованов, я уверен, о ней не думал: он журналист, а не писатель, и амбиций особенных у него нет. А потому жалобы, сетования, возрастные кризисы, пытки совести и прочие повседневные приятности - все представлено в записных книжках и все утешает вас, ибо вы не один такой.
Голованов знал множество замечательных людей - космонавтов, конструкторов, артистов и прочих героев советской эпохи. Но их-то знают многие, а себя - немногие. Голованов себя знает и про это пишет интереснее. Так, во всяком случае, показалось мне. Хватайте, если увидите...
Павел Хлебников. Борис Березовский - крестный отец Кремля. "Детектив-пресс", 2001.
Очень своевременная книга. Ты нам оппозицию нового образца, а мы тебе всю правду про твои аферы и махинации. Не вышло, к сожалению. Корреспондент "Форбса", посетитель светских вечеринок и поверхностный собеседник российских коллег, потомок русских эмигрантов Павел Хлебников понял о ельцинской России не больше, чем фермер штата Айова, регулярно смотрящий новости. Во-первых, из книги следует, что сажать в России надо всех. И друзей Березовского, и его врагов. На их фоне он (так по книжке получается, я не виноват) - единственный, кто всерьез озабочен чем-то, кроме своего кармана. Во-вторых, никаких сенсаций в книге Хлебникова нет. Все его факты сто лет как протухли, а ошибок и неточностей масса. В-третьих, не сделано даже попытки осмыслить роль Березовского - мерзкого циника, фактически спасшего страну в 1966 и 1999 годах от КПРФ и ОВР. В общем, больше всего этот том (за неделю втрое упавший в цене на московских лотках) похож на книжку Т.Ржезача 1978 года "Спираль измены Солженицына". Либо надо было думать раньше, господа новые честные хозяева, либо уж не вякать теперь.
Сергей Кара-Мурза. Манипуляции сознанием в сегодняшней России. "Алгоритм", 2001.
А вот эту книгу я рекомендую всем, и очень настоятельно. Сегодня чрезвычайно велик спрос на осмысление ельцинской эпохи, разрушившей империю и скомпрометировавшей демократию. Кара-Мурза реконструирует историю современности единственно возможным способом - от противного. Разоблачая особенно наглую ложь, манипуляции, подтасовки. С чутьем и азартом охотника обнаруживая шулерство везде, где аргументом служит биение себя в грудь и благородное поджимание губ. Оказывается, перестроечные штампы нуждаются в разоблачении ничуть не меньше, чем застойное вранье. Никогда еще до этой книжки позорные девяностые не анализировались столь беспощадно и бесстрастно. Тут же десяток полезных советов - как распознать манипулирование и срезать манипулятора. В общем, на фоне сплошного промывания мозгов - первый известный мне опыт их отмывания.
Василий Аксенов. Кесарево сечение. "Изограф", 2001.
Наверное, это плохой роман. Скорее всего. У Аксенова не так много хороших романов, и они у него не лучшие. Такой парадокс. Но вот читая всю эту полифоническую путаницу, с вкраплением драматургических, поэтических и публицистических фрагментов, с жанровым ассорти, с путаницей сюжетных ответвлений, с явной стилистической избыточностью, самоповторами, многословием, механическими соитиями и мало ли чем еще, - я не могу отделаться от ощущения, что Василий Павлович Аксенов в свои семьдесят без малого лет остается самым молодым и изобретательным писателем как в России, так и в Америке. Это надо - столько всего наворотить и так любить жизнь после такой жизни!
Булат Окуджава. Надежды маленький оркестрик (лирика). Искусство кройки и шитья (повести и рассказы). Екатеринбург, "У-Фактория", 2001.
Лучшее из посмертных изданий Окуджавы - как по оформлению, так и по составлению. Когда в Питере, (позор Москве!) собрали практически все поэтические тексты Окуджавы в восьмисотстраничном томе "Библиотеки поэта", выяснилось, что издавать его надо маленькими книжками и со строгим отбором. Не то чтобы он был поэтом неровным - просто метод у него был такой: писать циклами, с одной темой и даже сходной лексикой. Есть цикл арбатский, грузинский, парижский, тарусский, военный, любовный, предсмертный. Из каждого в Екатеринбурге выбрали лучшее.
Что он был гений - мы знали и при его жизни, но и гений нуждается в любящем издателе.
Валентин Распутин. В ту же землю. Повести и рассказы. М., "Вагриус", 2001.
Когда Распутин замолчал - сразу после мощных повестей семидесятых "Живи и помни" и "Прощание с Матерой", - все были поражены. И очень ждали, чем разрешится эта долгая пауза в творчестве иркутянина, который уже "Последним сроком" заявил о себе как о прозаике первого ряда, сразу расширившем узкие и косные рамки "деревенской прозы". Разрешилась пауза потоком трескучей публицистики, в которой никто не узнал бы Распутина. Как художник он безмолвствовал до последнего времени, а когда нарушил это молчание - литература уже мало кому была интересна. Громадное событие оказалось замечено единицами. Между тем новая проза Распутина, нарочно сведенная в однотомнике "серой серии" с ранними шедеврами, не только этим шедеврам не уступает, но и превосходит их простотой, скупостью слога и точностью.
Лучший писатель поколения вернулся к читателю и, главное, к себе.
Хуан Карлос Онетти. Манящая бездна ада. М., "Эксмо-пресс", 2001.
Все латиноамериканские писатели похожи. На Борхеса, Маркеса или Кортасара. Магический реализм, пряные страсти, родовые проклятия, очень много кафе, кофе, мате, песо, мачете, текилы; сочетание брутальности и утонченности, небоскребов и хижин, национальной униженности и национального чванства - все мгновенно узнаваемо, утомительно и ужасно однообразно, как похвальба завсегдатая этого самого кафе, от которого других завсегдатаев давно мутит. Главное достоинство уругвайца Онетти - принадлежность к латиноамериканской школе. . . достоинство, разумеется, в глазах издателя и определенного типа читателя. В моей системе ценностей это клеймо. Ума не приложу, зачем было писать такую насквозь вторичную, напыщенную и скучную ерунду (тоже похожую, на этот раз на европейские новеллы тридцатых), а главное -- зачем чудесной Н. Трауберг переводить ее?
Гюнтер Грасс. Мое столетие. "ACT" - "Фолио", М., 2001.
Некоторые считают, что ранний Грасс ("Собачьи годы" и в особенности "Жестяной барабан") лучше всего, что нобелевский лауреат (1999) написал впоследствии. Мне же кажется, что "Мое столетие" - не только самое свежее, но и самое удачное его сочинение. Оперативно и хорошо переведенный роман в рассказах состоит из ста монологов ста выдуманных персонажей. На каждый год приходится по главе, причем точно выбран не только стиль каждой эпохи (они в XX веке действительно сменялись чуть не ежегодно), но и ее знаковый герой-повествователь. Чаще всего, увы, это солдат, но иногда и туповатый ученик немецкой школы (в ранненацистские годы), и либеральный профессор на конгрессе (в конце шестидесятых). В общем, грустная, издевательская, жестокая энциклопедия из ста отлично придуманных историй, каждая из которых занимает две страницы. Не люблю, когда рецензенты указывают пальцем - "Всем читать!", но эту книгу, ей-богу, ввел бы в школьную программу.
Дж.К.Роллинг. Гарри Поттер и тайная комната. "Росмэн", М., 2001.
Не уверен, что Джоанна Ролинг в состоянии потянуть настоящую сказочную серию. Надо будет, конечно, прочитать третью часть - про узника Азкабана, но пока Гарри Поттер деградирует на глазах. Если в первой книжке налицо были и юмор, и новизна - теперь ясно, что от Памелы Трэверс ("Мэри Поппинс"), Энн Хогарт ("Ослик Мафин и его друзья") и уж тем более Джемса Барри ("Питер Пэн") она отличается, как Маргарет Митчелл от Льва Толстого. А все потому, что большую и хорошую детскую серию - про Карлсона, Муми-троллей или хоббитов - должен писать человек с мировоззрением, а не только с умело преодоленными подростковыми комплексами. Иначе чудеса становятся механистичными, мотивации - неубедительными, герои - однообразными, а вымыслы - совершенно несказочными. Нежности и сентиментальности, без которых я детской книги не мыслю, у Ролинг все меньше. Правильно Спилберг от экранизации отказался.
Алла Кирилина. Неизвестный Киров. "Нева" - "Олма-пресс". СПб-М.,2001.
Эту книгу и без меня прочтут те, кому нужно, но я, как и в первом случае, уверен, что нужно всем. Главной альтернативой Сталину либералы-шестидесятники, правоверные ленинцы в душе, считали Кирова. Уж он бы не пересажал и не перестрелял полстраны. . . Может, полстраны и не перестрелял бы. Но твердокаменный и несгибаемый большевик Киров неизбежно столкнулся бы с крахом насквозь искусственной системы и обречен был бы как-то смирять ропщущую страну. А вариантов у него не было. Книга Кирилиной, написанная с горячей симпатией к честнейшему субъективно человеку, лишает еще одной и куда как опасной иллюзии. Самая жуткая ее часть - полностью обнародованные протоколы допросов ленинградской "оппозиции", обвиненной в том, что она просмотрела убийство Кирова и косвенно ему способствовала. Документов вообще масса. Очень своевременная книга.
